Сегодня купил Сера Найджела - чисто случайно, в магазин зашел за атласом и просто посмотреть. И, от оно, сегодня день рождения Конана Дойля. Таки неслучайно все, я думаю.

---

Лето делает меня все более сентиментальным. Подчас надолго "зависаю" над просмотром особенно понравившейся картины или интересного текста, дую до самозабвения в гармошку.
Но и стал куда более нервным, чем положено. Становится с каждым днем все более душно, а пальцы на сломанной руке так и не отмирают, да еще и появился на одном из них ожог, который вскоре был успешно содран и теперь представляет собой довольно страшное зрелище. Здравоохранение наше тоже выше всяких похвал - уже третью неделю отсутствуют талоны как к неврологу, так и к хирургу, хотя стараюсь подходить пораньше. Не знаю, что теперь делать с практикой. Не радует даже половина автоматов на сессии и успешная защита курсовой. Не могу себя заставить что-то сделать - нужно сходить в парикмахерскую, нужно купить пару рубашек, заменить разбившуюся пиалу, салфетку для монитора взять. Вместо этого пялюсь в монитор, маниакально вычищаю комнату или листаю книги. Срочно требуется двойная доза практичности, пока еще есть шансы спастись.

---

Давным-давно, когда я увлекался тяжелой музыкой, одной из моих любимых групп был Catharsis. Более того, когда увлечение тяжеляком прошло, Катарсис остался единственной русскоязычной группой, которую я продолжил слушать.
Чем он меня привлекал? Прежде всего, жанром - это пауэр, с некоторой примесью дума, но хеви метала, как во всех остальных разной степени унылости пауэр-группах России. Катарсис сюда подходит не слишком. Еще меня очень привлекали восточные добавления, присутствовавшие в каждой песне, что не могло меня не восхищать. Еще одно - очень мрачное звучание, ни одной песни со сколь-нибудь радостными мотивами, причем это не просто мрачность, в нее примешана такая доля пафоса, что может сравниться даже с пафосом Rhapsody. И вот такое восточно-мрачно-пафосное звучание, да еще сдобренное широко использующимися симфоническими инструментами и голосом исполнителя - странным, честно сказать, голосом, который, однако, вписывается в общий фон - на другом он бы звучал по меньшей мере не слишком хорошо.

Страж Времен, по мне, это эдакий апофигей всего этого и моя любимая песня.
Вспомнил я о них сегодня, читая о восточном походе Александра. Да, я такой странный, но все исторические периоды сочетаются у меня с какой-нибудь музыкой, Бакумацу - с сямисэном, средневековый Китай - с эрху, Викториана - с некоторыми композициями Лорины МакКеннет вроде Dicken's Dublin. А вот походы Александра у меня в голове отразились именно Катарсисом, по западному пафосным, но с восточными мотивами, полностью пропитанным темой угасания, смерти. С удовольствием послушав Стража, Ворота Вавилона, Звездопад и некоторые другие замечательные композиции, обратился к новым, которые я еще не слышал. И, честно сказать, сконфузился. Того звучания осталось очень-очень мало. Есть даже вполне себе задорные песни, в которых, разумеется, голос вокалиста звучит довольно плохо. Поэтому не стал слушать много, поскорее выключил и вернулся к чему-то более старому.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я человек крайне понимающий и добродушный, но мой научрук делает меня злиться. Прочитал работу за два дня до защиты, хотя отправил я ему ее почти месяц назад, обвинил меня в "нарративе" и "отсутствии академического текста" сначала. Потом узнал, что в работе не только первая, а еще и вторая с третьей главы, сказал сделать текст еще более скучным и вырезать все эпитеты, что я, скрепя сердце, выполнил. Затем, надо же, вернулся к введению и не нашел чего-то там. Хотя, конечно, все, что он говорит, правильно и я с этим согласен, но делать бы это менее хаотично и не столь внезапно. В целом, однако, работу хвалит, что не может не тешить мое самолюбие.

---

Ян Ван Эйк, Портрет четы Арнольфини. Картина замечательна, как и все у Ван Эйка.
Кроме замечательности и кроме Путина, я бы посоветовал обратить внимание на собачонку.
Верно, картина полна мистических символов, странностей о которых идет речь, но самое мистическое и самое жуткое - это именно собачонка.

Заметьте, куда она смотрит. Она смотрит прямо на зрителя, единственная на всей картине. Причем, то, как она смотрит на зрителя, заставляет вздрогнуть. Сначала этот взгляд вообще не заметно, пока вы не опустите глаза вниз и случайно увидите, что все это время за вами наблюдала эта тварь. Да, тварь, только поглядите на эти глаза и эту действительно адскую улыбку, которая в первое мгновение кажется доброй, затем - саркастической, а затем вы понимаете всю ее сущность. И тогда становится страшно.
Еще дополнения - посмотрите на резные фигурки на кровати. Они так или иначе тоже повторяют облик этой собачонки и, более того, их взгляд направлен туда же, куда и взгляд собаки. И наконец, символ, который все наши сомнения разрешает, если они еще остались - на люстру. А на люстре, что бы вы думали, пентаграммы. Причем, одна из них находится, если провести линию, практически над головой собаки.
И вы еще сомневаетесь в адской природе этой собаки и этой картины?

---

Да, есть. Сыграл таки Холи Найт, ни разу не промахнувшись мимо дырки. А все благодаря новой технике, о которой прочитал в одной статье. С этой техникой, правда, болят губы и приходится постоянно облизываться, чтобы передвигать гармошку во рту нормально. Но обещают, что привыкну. Посмотрим.

---

Соседи саботируют мои занятия на губной гармошке громким стуком, заразы. Ну ладно, сам виноват, что начал играть в девять часов. Теперь буду играть часа в три, когда народ еще на работе.

---

Наткнулся на один превосходный ролик на ютубе, гимн России, наложенный на кейон. Настолько великолепно, что не могу не выложить.



Особенно позабавили комментарии, вроде "Yui is a 100% communist, she sang with passion!"
Это убило:
"what makes korean people addicted to this video???

That's Cyrillic text, dumbass. They're Russians."

Ну и: "I for one, welcome our new Russian Overlords."
Кириллические комментарии заставляют фейспалмить, так что их я приводить не буду.

Еще несколько похожих видео.

Тут замечателен сам ролик, звук лег на картинку просто превосходно, пусть и песня украинская.
Комментарии тоже великолепны. "in today's episode commrade Kyon is tempted by an imperialist traitor to assasinate First Secretary Haruhi."
Первый комментарий: "russia, you make everything better. thank you." :3



А это эндинг, тоже замечателен. Комментов меньше, понравилось: "ALL HAIL THE DEMOCRATIC ANIME REPUBLIC OF HARUSTAN!!!"

А ниже - моя любимая Торадора!, ставшая Каммидорой.



Начало великолепно. Эти угрюмые лица под пафосную музыку, марш на 15-й секунде, да еще и меч в руках Тайги... Комментарии:
"Siberian Taiga."
"command and conquer: Taiga Alert 2"


Ну тут превосходно опять же начало, где раскрывается весь патриотический пафос каммидоры и тайный смысл шарфа Рюджи. А еще эпичность начинается с 55 секунды.


Некий Советский Рейлган же.
"Kawaii Fortress 2 anyone?"


Более боянист чем предыдущие, я так понимаю, хотя бы по количеству просмотров. Короткий, но крайне эпичный.

---

Губная гармошка - это превосходно. Вчера весь вечер и сегодня утро провел, практикуясь. Начал понемногу осваивать бенды, почти получается дуть в одну дырку. Уже выучил Британский гимн и Холи Найт, еще пару песен могу играть "с листа". С ритмом плоховато, так что сейчас сижу и играю Британский гимн под метроном.

---

Няняня, купил таки губную гармошку. Хромовая, от мр. Хохнера, держать в руках приятно. Отрабатываю сейчас тему, что бы вы думали, "Далека дорога твоя" из Человека-с-бульвара-Капуцинов. Ничего не получается, но все равно здорово.

---

Крис просто до невозможного прекрасен, and if you don't like Kris Kristofferson, you can kiss my ass. :3

---

День 5

Время, когда вы подумывали о конце собственной жизни.

Не то, чтобы приветствие монахов ордена траппистов, "Помни о смерти", стало моим девизом, но я стараюсь думать об этом как можно чаще. Еще мне очень понравились слова нашего археолога, до мозга костей атеиста, кстати. "Человек - это единственное существо, которое осознает, что оно смертно. Которое осознает всю бесполезность своих действий. Этим человек и отличается от прочих животных." Помнить о смерти и о бесполезности каждого действия, каждого слова - это и правда неотъемлимая часть каждого человека, и о смерти нужно помнить каждый момент своей жизни, чтобы полноценно жить. Некоторые стараются забыть, но это забывается только на время. Я пытаюсь жить в какой-то гармонии с этой мыслью и координировать все свои действия со смертью. И все-таки, при этом, я очень люблю жизнь, люблю осознанное существование и ненавижу сон и, естественно, с радостью обошелся бы без смерти, если честно. Смерть меня пугает, конечно, но все-таки относительно я с ней смирился.
Что касается моих представлений о послесмертье, то я, однозначно, верю в загробную жизнь. Вот только я не верю в сады с райскими птицами. Рай и ад - категории для человеческого сознания недоступные, и я не думаю, что после смерти останется мое "я". Душа - да, останется, но душа вряд ли связана с личностью и собственно мною. Память, чувства - не думаю, что это останется. То есть, можно сказать, что мои представления мало чем отличаются от представлений атеистов о том, что ничего после смерти не будет, с той лишь поправкой, что я верю, что ничего не будет для меня, а вот некая сущность будет. Не жить, не существовать, а просто быть.

---

Не так часто семинары бывают интересными. Обычно, это чтение доклада или нечто подобное, довольно сухое и скучное. Но иногда темы попадаются действительно интересными и разворачивается целая дискуссия - это то, за что я люблю истфак. Вот и сегодня был такой случай. Прочитал доклад о теориях происхождения Средневекового города, пару раз упомянул имя Маркса, что, естественно, послужило спору катализатором, и началось. Спорили всю пару, активно включилась и преподаватель, спорили, по сути, ради самого спора, ясно понимая, что, уж если такие умы ведут дискуссии, то мы ничего нового не откроем. И все же, следующая перемена прошла вся в споре, который мы, естественно, не закончили и ни к какому компромиссу не пришли.
Вообще, пишу в последнее время очень мало, хотя времени внезапно появилось очень много - курсовая добита, а до сессии еще осталось достаточно времени. Прочитал наконец "Норвежский Лес" Мураками - как посмотрел неплохой сенен. Сейчас начал Диккенса и добиваю Тарле "Талейрана".

---

День 4

Ваши взгляды на религию.

Мерлин как-то забросил, но продолжает.

Религия? Мерлин верующий и вполне практикующий христианин. Почему? Потому что воспитание, наверное. И, к тому же, Мерлин не может найти более совершенной морально-ценностной системы. Все-таки Заповеди Блаженства меня всегда заставляли задуматься, и, так или иначе, Мерлин пришел к выводу, что у этих заповедей происхождение не может не быть божественным. Мерлин не относит себя к какому-либо из христианских течений целиком и полностью, хотя и крещен по православному обряду. Он надеется, что можно быть христианином по духу, а не по обряду. Что касается течений, то мне близки в какой-то мере все. Мне нравится пышность и торжественность православного (русское - не очень, но тоже есть что-то), нравится готишность богослужения католического. Все никак не соберусь наведаться к лютеранам, но, я уверен, должно понравиться. К остальным религиям Мерлин относится без особого энтузиазма. Прочие аврамистические мною не принимаются из-за их крайней очеловеченности. Восточные меня тоже ни в коем случае не устраивают с их кругом Сансары и всем таким. Язычество меня привлекает очень сильно, но именно обрядовой стороной. Не нео-, конечно. Мне нравятся дожившие до нас древние культы, вроде того же синто или абхазского язычества, и Мерлин старается их изучать.

---

Мир, Труд, Ня!

Как я отношусь к левакам? Уважительно. Мне нравится подпольно-баррикадная молодежь, живущая одним днем, раздающая листовки и устраивающая шумные демонстрации и называющая друг друга камрадами. Нельзя сказать, что я разделяю их точку зрения или поддерживаю их методы, мне просто нравится их образ и, так сказать, аромат. Я, конечно, догадываюсь, что эти мои представления немного не соответствуют действительности, но то, что я наблюдал сегодня на празднестве, меня разочаровало вовсе. Пожилые люди, молодежи - очень мало, и та оставляет знамена прислоненными к стенке после митинга, потому что лень тащить. Ни разу не услышал слов "интернационал", "революция" как неизменных атрибутов камми. Более того, за часа три митинга и ползание по более мелким площадям, я услышал лишь три имени: Ленина, Достоевского и Бальзака, лол. Больше всего позабавил персонаж, несший красный флаг и кучу шариков Единой России. А мы с одногруппником стояли в тени деревьев, изредка скучая, изредка выпадая от ляпов ораторов вроде "мы цинично предлагаем...", и вполне осмысленного бреда про Древний Рим и введение пятилеток. Единственное, порадовавшее - это случайно встреченное шествие с духовой группой из пожилых людей. Это звучало, может, не слишком гармонично, но это - лучший атрибут первомая из увиденного, как по мне.

---

А еще Мерлин проиграл переводную олимпиаду по латыни, доказав свою дурость. Кто ж знал, что автор текста - не римлянин, а кто-то, живший уже в Эре Дионисия, а то и современник. И "за четыре столетия до эры нашей над греками Филипп победу одержал" превратилось в "за столетие до эры нашей четырежды над греками...". Додуматься было, в общем-то, легко, но Мерлин вбил в свою пустую голову, что автор текста - латинянин, по аналогии, видимо, с текстом на первом задании, где Мерлин показал себя довольно хорошо. Еще, я думаю, слил я из-за стилизации текста, устаревших слов и сохранения инверсий.

---

Не знаю почему, но со мной очень любят говорить пьяные среднестатистические россияне всех возрастов. То привяжется вьюнош гопнического вида, расскажет о трудностях современной молодежи, то старик-сосед изольет мне свою душу. То ли у меня на лбу написано: "недостаток живого общения", то ли вид у меня крайне дружелюбный и понимающий, то ли они ко всем так привязываются. А я боюсь любых конфликтов, и, если эти разговоры мне серьезно ничем не мешают, я просто улыбаюсь и киваю, чем почему-то вызываю у них дружелюбие.
Сегодня такое произошло в трамвае, когда ко мне подсел мужчина лет тридцати, немного пьяный. Минут десять ехали молча, но вдруг ему захотелось поговорить, чем он меня разом огорошил и даже напугал. Как водится, я не помню, с чего начался разговор, но он говорил много, я улыбался, кивал, смотрел куда-то вдаль и иногда что-то вставлял. Говорил он о Челябинске, о машинах и о том, какие улицы и развязки где строят - информация полезная, а крайняя эмоциональность выпивших добавляет еще красок. Тут главное - отвечать односложно и ни за что не перечить - потому что тогда завяжется спор, он будет требовать от тебя аргументов и заставит говорить, в итоге, ес-сно, он посчитает себя спор выигравшим, а тебя оставит с головной болью. Закончив о дорогах, он попытался выведать информацию обо мне. Узнав, что я студент-историк, он обрадовался пуще прежнего и начал мне рассказывать историю города. Укоризненно заметил, что я историк и ничего об этом вот даже не знаю. Потом начал рассуждать о моем будущем и пророчил, что я учителем точно не стану, а стану директором или, не дай Бог, менеджером (это у него, я так понял, ругательное слово №1). Тут трамвай встал в большую пробку из-за аварии на линии, я послушал его еще минут десять - здесь он уже рассуждал о Китае, в который все стекается, попросил открыть дверь и вышел, мило с ним попрощавшись. Он мне в спину еще и кричал пожелания всего наилучшего, чем заставил улыбаться весь вагон и меня, идущего к автобусной остановке.
Что есть у таких людей плохого - это надоедливость. Они крайне быстро начинают утомлять после того, как веселят. Поэтому, если бы я вышел на десять-пятнадцать минут позже, то настроение было бы испорчено на весь день. А так - он умудрился меня даже порадовать. Кстати, о порадовать, два момента. Чем он меня удивил, так это отсутствием матов в речи. Нет, правда, за все пятнадцать минут разговора ни одного "бля" или "нахуй" произнесено не было. Не очень много общаюсь в таких вот кругах, но стереотипы он мне слегка сломал. И еще одна превосходная фраза, за которую я его ну прям люблю: "Ну, ты понимаешь, я и ошибаться могу - у меня ж мировоззрение ограниченное".

---

Сколько процентов людских душевных метаний, особенно в интернете, по природе своей сходен проблеме этой курицы!

---

Я когда-то выкладывал свою зарисовку про пожар и картину, с несколько смазанным и инфернальным концом. Давно не вспоминал, пока однажды не вспомнил, да. И решил слегка изменить концовку. Получилось банальнее, но зато завершеннее.


Эта картина была из тех, что имеют историю, уходящую в самые глубины Ренессанса, при том, как правило, эти истории больше напоминают детектив или один из романов Дюма. Во всем — и в их создании, и в их жизни присутствует непременно запутанность, таинственность и сакральность. Именно такой и была эта картина. Ее написал один из величайших художников Ренессанса, причем не просто написал, а вложил в нее всю душу. Каждый критик называл ее лучшим творением мастера. Как водится у художников, изображена на нем была девушка необычайной красоты. Ниспадающие на плечи русые волосы, проницательные и печальные голубые глаза, такие, что всегда смотрят в душу, болезненная, столь же печальная бледность щек, хрупкие фарфоровые плечи, цвета летнего леса легкое платье — таков был идеал художника, да и не только его. Картиной восхищались все. Даже самые нахальные нигилисты, вопящие на каждом углу о негодности старого искусства, призывающие ломать обычаи, не могли не признать ее великолепия.
Ничего удивительного в том, что картина имела огромную ценность. После смерти художника, который, как водится, умер в нищете, картину купил... Впрочем, рассказывать о всех приключениях шедевра вряд ли хватит времени, да и читатель, наверняка зная не одну подобную историю, вряд ли в этом будет заинтересован. Стоит лишь сказать, что по мотивам странствий картины можно написать не одну захватывающую книгу. Да и наверняка такие книги были написаны. Итак, спустя несколько столетий преинтереснейших скитаний, картина с голубоглазой красавицей попала в дом одного француза, назовем его Рожер. Рожер купил ее на аукционе, пожертвовав практически все свое состояние. Но — оставив злиться русского князя, английского графа и какого-то предпринимателя из Америки, Рожер торжественно внес картину в свой дом. Картина заняла самое почетное положение — она висела в кабинете хозяина — так, чтобы, работая, тот мог любоваться девушкой в зеленом.
Картина вполне предсказуемо превратилась в предмет гордости Рожера. Он никогда не подпускал к ней слуг или кого-либо иного, всегда сам стирал с нее пыль, что каждый раз превращалось в сакральное и интимное действо. Каждый раз, когда к нему приходили гости, заходил разговор об этой картине. Если его заводил не сам хозяин — он был человеком крайне скромным, то желавшие сделать ему приятное друзья. И, если уж разговор начинался, то затянуться он мог надолго. Но ни в коем случае нельзя обвинить Рожера в этом. Его гордость была далека от гордости владельца. Владельца, который со слюной на губах рассказывает о своих сбережениях или о купленных им драгоценностях, волей-неволей вызывая у слушателей зависть, и, более того, этой завистью упивающийся. Гордость Рожера была гордостью совсем другой природы. Она больше напоминала гордость хорошего мужа за свою красавицу-жену. Естественно, он не может не хвалиться ей, но в то же время он выставляет напоказ не столько свое ей обладание, сколько ее личные качества, а себя преподносит лишь как человека, который может этого света причаститься. Именно такую гордость испытывал и Рожер. Картина была для него дороже любой женщины. И каждая его возлюбленная, какой бы страстью он к ней не пылал — а Рожер умел любить, как никто иной, все же испытывала жуткую ревность к картине, так как такого же чувства со стороны Рожера она никогда бы не смогла добиться.
Но возможно ли обвинить его в подобном отношении к картине? Его душа была чистой настолько, насколько чистыми бывают души лишь у младенцев и поэтов. А Рожер был самым настоящим поэтом. Далеко не лучшим, но приятели его лирикой восхищались. И каждый стих Рожера так или иначе, хотя бы какой-то незначительной частью был посвящен Ей, своей Мадонне, той самой Возлюбленной из Песни Песней.
При всем, сказанном выше, как бы это странно не звучало, труднее всего обозначить предмет страсти молодого поэта. Если таковым была нарисованная девушка, идеал мастера, то как тогда объяснить любовь Рожера к прочим женщинам, при том, что влюблялся он не раз. Если же предметом назвать картину, шедевр, то как можно тогда говорить об отсутствии владельческой гордости? Пожалуй, на этот вопрос вряд ли можно ответить однозначно.
И так прошли годы. Рожер жил бурной жизнью, которую вроде бы и стоит описать, но точно не здесь, однако, он почти каждый вечер, по возвращению домой, открывал кабинет, садился в свое кресло — в разные годы оно было то жесткое дубовое, покрытое лишь небольшим слоем ткани, то словно перина мягкое, и предавался акту созерцания, который был куда сакральнее и интимнее, чем акт любви. И с трудом можно понять, сколько в этом акте было действительно действующих лиц.
Люди с годами черствеют — да и может ли быть иначе? Ведь даже самый убежденный романтик к годам тридцати либо погибает на баррикадах, что в то время было более чем популярно, либо разубеждается в большинстве своих идей и становится вполне себе приличным семьянином. Судьба Рожера сложилась иначе. Да, он бывал и на баррикадах, но Смерть принять его не желала. И, в отличие от большинства своих друзей и к их удивлению, он оставался все тем же мечтательным поэтом, мужчиной с душой юнца, в чьем мире не было грязи, а кровь проливалась только за идею, и либо героев, либо тиранов.
Итак, про Рожера и картину сказано достаточно. Теперь нужно перейти и к самому рассказу. Этим вечером, как и многими ему предшествующими, Рожер долго любовался Ей, сидя в своем кабинете. Было достаточно много дел, на столе беспорядочно валялись разного характера бумаги, но хозяин о них решил на сегодня забыть. Он попивал сваренный старой служанкой черный кофе, время от времени клал в рот крохотные круглые конфетки из стоящей неподалеку вазочки и вертел в руках перо. В окно яростно бился ветер, выл, не в состоянии найти вход. И тем приятнее было ощущать идущее от играющего в камине огня тепло и натягивать на колени то и дело сползающий плед.
Взгляд Рожера был устремлен в одну точку. Он ни на мгновение не отводил своего взгляда от картины. Предаваясь такой своеобразной медитации, он позволял себе ни о чем не думать. Да и не оставалось в его голове места для мыслей, когда в нее проникал столь желанный образ. В «час созерцания», как торжественно называл время, проведенное перед картиной, сам Рожер, никто и помыслить себе не мог его беспокоить. Только в определенное время заходил старый слуга. Он бесшумно шел от подсвечника к подсвечнику, прикасаясь к каждой свече горящим прутиком. Слуге и в мыслях не приходилось тревожить хозяина. Да и хозяину слуга не мешал. Скорее наоборот, зажжение свечей стало частью этого ритуала.
Но вот, закончился кофе, огонь в камине становился все слабее и слабее, настенные часы пробили поздний вечер. Рожер нехотя оторвал взгляд от Картины, сбросил с колен плед и, все так же поигрывая пером, вышел из комнаты. Проходя по лестнице, ведущей в спальную комнату, он приказал слуге не трогать бумаги, на что тот ответил почтительным кивком.
Кровать уже была готова ко сну, так что Рожеру оставалось лишь переодеться, погасить свечи и зарыться носом в подушки, подтянув одеяло под самое горло. Слушая печальные песни ветра и легкое поскрипывание ступеней, он медленно погрузился в сладкие объятия Гипноса.
Но, засыпая, он не мог и предположить, что сон его вскоре будет прерван. Прерван стуком в дверь, подобным самой громкой барабанной дроби. Рожер еле раскрыл глаза и встал с кровати. Но, несмотря на заспанность, вытащить из под подушки пистолет не забыл. Правда, услышав, что за дверью — слуга, он поначалу расслабился. Но расслышав, что слуга кричит, он застыл перед дверью, с ключом в руке. Та распахнулась, едва не задев Рожера, ворвавшийся слуга затряс хозяина, крича о том, что нужно поторапливаться, а деньги и ценности конюх успел вынести. Вышел из ступора Рожер не сразу. Он смог лишь вымолвить: «Где?». Слуга ответил, что пожар начался на кухне, но сейчас вся западная половина дома наверняка горит. Тогда Рожер, твердо отстранив слугу в одной ночной рубашке бросился вперед. Куда — предсказать не трудно. Путь к кабинету, к его счастью, был задымлен лишь немного, и преодолел его Рожер за считанные секунды. Но, рванув на себя дверь, он увидел совсем другую картину. Огонь вовсю плясал на кресле, шкафу, ковре и уже взялся за стол и сожрал шторы. Отмахиваясь от пламени полуобгоревшим пледом, который оказался лежать около двери, Рожер пробирался к центру комнаты.
Дым в комнате еще не достиг такого количества, что дышать становится трудно, а глаза словно вытекают из глазниц, однако и эта ситуация была не из легких. Рожер тяжело и хрипло дышал, выкрикивая какие-то звуки, шаг за шагом он продвигался по комнате, орудуя пледом. Правда, и тот вскоре пришлось выбросить. Понимая, что дольше оставаться в этом аду нельзя, Рожер совершил последний рывок — он, подобно тигру, бросился к загорающемуся столу, рванул на себя один из ящиков, дрожащими руками вытащил из него какую-то папку и бросился к двери.
Огонь продолжил свой веселый танец. Танец сумасшедшего, ужасающий всех остальных, но зато его самого забавляющий в высшей степени. Он, словно невоспитанное дитя, набившее рот, хрустя съел стулья и кресло. Медленно, но со вкусом, съел ковер. Книги в шкафу были для него подобны орешкам, а вот к поеданию стола он подошел, как настоящий гурман, методично и со вкусом пробуя каждую часть.
Все это пиршество созерцала картина. Мило улыбавшаяся девушка, казалось, наблюдала за огнем, как хозяйка наблюдает за любимой собачонкой, грызущей кость. Сполохи огня освещали ее так, как никогда ее не освещали свечи. И в этом свете в картине виделось нечто инфернальное, нечто демоническое. Это странно и дико, но картина была вполне гармоничной частью поглотившего кабинет хаоса. Должно быть, если бы сейчас ее увидел создатель, то он мгновенно разочаровался бы в своем идеале и в ужасе бежал от этого порождения ада.
Но так было недолго. Одной из своих бесчисленных рук огонь коснулся края рамы, который оказался на редкость податливым. Картина вспыхнула в одно мгновение. Огонь не расползся медленно от края до края, нет, он в один миг схватил картину. Русые волосы, голубые глаза и бледные щеки, в последний момент светившиеся румянцем, платье, цвета летнего леса — все немедленно соединилось с огнем и исчезло.

Рожер знал свой дом, как два пальца. Он – завсегдатай темных квартир, где иначе, как полушепотом, не разговаривали, и истинный ценитель баррикад, знал, как при необходимости скрыться от ворвавшейся в дом солдатни. И, хотя солдатни сейчас не было, ее успешно заменял огонь и рухнувшие балки, преградившие путь к выходу. Пламя распространялось быстро – оно надвигалось практически со всех сторон – не была охвачена огнем лишь небольшая дверь, ведущая на кухню, куда Рожер и бросился. Там можно было легко выбить окно – табуретом или топором мясника, и спастись.
Рожер не паниковал – он вообще не любил паниковать, а в горящий дом попадал не в первый раз – причем, раньше случалось попадать и в передряги похуже. Молниеносно оценив ситуацию, он, крепко прижав к груди бесценные бумаги, бросился к заветной двери. Но, буквально за два шага до нее, он обо что-то запнулся, правда, к счастью, не упал и сумел удержать равновесие. И только он рванул вновь, как боковым зрением заметил за пеленой огня чей-то силуэт. Рожер крикнул – то ли от испуга, то ли привлекая внимание, и обернулся. Никого не было. Он потряс головой, проклиная вызывающие галлюцинации дым и жар, все-таки выскочил в дверь.
К кухне вел узкий, но довольно длинный коридор, по бокам которого стояли постаменты с вазами – стояли они и сейчас, так, словно позади не бушевал в безумии огонь, освещавший весь темный коридор. Рожер, пробежав немного, схватился за одну из ваз, чуть отдышался, и рванул дальше, не обратив внимания на звук разбивающегося фарфора позади. Или, точнее, на отсутствие этого звука, который по всем законам природы должен был последовать. Впрочем, Рожера извиняло то, что весь его слух был сосредоточен на треске огня – очень странном треске. Через звуки сгорающих столов и стульев, он слышал треск такой, какой издает, сгорая, бумага – тонкий, веселый и ничуть не шумный. Правда, долго думать об этом треске и его неуместности здесь было нельзя, и Рожер также списал его на замутненное сознание и, выбросив из головы, в несколько прыжков достиг кухонной двери.
Топора ни на одном из столов не лежало, а искать его – слишком долго. Взгляд остановился на обитом железом табурете, и Рожер, с залитым потом лицом и широкой сумасшедшей улыбкой, подбежал к нему и бережно, не менее, чем ранее бумаги, поднял. Он подошел к окну и уже замахнулся, когда за спиной раздался приятный женский голос – самый приятный, какой он только слышал в своей жизни. И голос звал его, правда, произнося его имя с легким итальянским акцентом.
Рожер обернулся, зная, кого он увидит. Ниспадающие на плечи русые волосы, проницательные и печальные голубые глаза, бледные щеки, хрупкие плечи и платье цвета летнего леса.
- Рожер… - Старательно выговаривая все согласные, повторила обладательница всего этого, освещая темное помещение своей мягкой улыбкой. Названный выронил стул и, попятившись, прильнул спиной к стене, широко раскрыв глаза, глядел на стоящую перед ним девушку. Девушку, сошедшую с картины.
- Dove sei andata? – Произнесла она, и только сейчас Рожер понял, что звуков огня больше нет – но, однако, нет и тишины. Что-то звучало, а может и нет – точно он ответить не мог. А девушка подошла ближе мелкими шагами, не отводя глаз от его лица – побледневшего, несмотря на жару, но покрытого каплями пота. Уголки губ девушки поползли кверху, а в комнате стало еще светлее. Она произнесла:
- Soggiorno. – И огонь вновь зазвучал. Зазвучал и ворвался в кухню через дверь, заполнив все пространство за ней, а затем рванул вперед – и словно волной подхватил девушку, и поднес ее к кричащему Рожеру. Она обняла его, положила голову на плечо и сделала шаг назад, притягивая ее за собой, в огонь.